Если бы участники группы «АукцЫон» продавались на аукционе фанатских симпатий, Дмитрий Озерский ушёл бы одним из последних лотов. На концертах он в тени: сидит за клавишами где-то на заднем плане. И на совместных программах с Лёней Фёдоровым — всегда чуть с краю в глубине. Между тем большинство тех весёлых или яростных слов, которые хором повторяет публика на концертах «АукцЫона», н­аписал Озерский.

— Как вы стали писать для «АукцЫона», когда пришли в группу?

— Я приходил в группу, наверное, два раза. В 1981 году нас было сложно назвать «АукцЫоном» в серьёзном понимании — мы в это время перепевали чужие песни где‑то на танцах, играли в подростковом клубе. В 1982 году, по-моему, на три года разбежались. Потом Лёнька собрал уже то, что принято называть «АукцЫоном». С 1985 года, скорее всего, начинается настоящая история.

— Вообще, применительно ли к вам обращение «поэт»?

— Трудно сказать по поводу «поэта». Сейчас мне вообще наиболее интересно заниматься прозой. А то, что пишется, не знаю… Поэт или не поэт. Наверное. Иногда происходят стихи.

— Вы ведь вне «АукцЫона» писали и детские стихи? Это как-то связано с вашими детьми?

— Был период, когда появился ребёнок, причём уже третий. Они как бы «раз-раз», сами начали вылезать, и получилась книжечка. Потом «раз» — и перестали. За полгода примерно. С чем связано — непонятно.

— Вы для взрослых ничего не собираетесь писать или читать в ближайшее время? Какие-то литературные планы есть относительно «взрослой» литературы?

— Я уже давно пишу книгу. Сколько ещё буду писать — непонятно. Отрывки из неё я иногда читаю, но достаточно редко.

— А о чём новая книга?

— Как обычно — ни о чём.

— Ну, многие книжки одновременно и ни о чём, и о чём-то конкретном.

— Она как раз ни о чём конкретном.

— Вы в одном из интервью упомянули о том, что тёплую часть года живёте в деревне. Не собираетесь переезжать туда насовсем?

— У нас, к сожалению, невозможно жить в деревне. Я не понимаю, как можно уехать из города с детьми. Сам бы я, может быть, уехал бы, но в деревне совсем другой, недостаточный уровень коммуникации с миром. Во-вторых, то, что сейчас происходит в сельских школах, — как говорится, уму непостижимо. Пока дети не ходили в школу, мы могли там жить по шесть-семь месяцев. Вот Маруся пошла в школу, значит, наша деревенская жизнь ограничится тремя-четырьмя месяцами.

— А если бы были все условия для того, чтобы жить в деревне?..

— Почему нет? Хотя я не считаю себя деревенщиком или излишне урбанистическим человеком. Я себя и там, и там чувствую достаточно комфортно. В деревне я не возделываю огород, не завожу скотину, хотя на лето иногда кроликов заводим. Нет деревенского образа жизни. Просто там хорошо, там река и лес.

— Мысли о жизни в деревне имеют какие-то утопические корни?

— Утопических мыслей нет вообще. Мне не очень нравится та ситуация, которая происходит сейчас в мире. Не только сейчас, а достаточно давно.

— Что конкретно вам не нравится?

— Ну, то, что такое понятие, как «демократия», куда-то вдруг исчезло, куда-то пропало, его не стало.

— Вы относительно мира говорите или относительно России?

— Конечно мира. Произошла какая-то подмена ценностей. Какое-то время были надежды на демократию, были какие-то послабления. Точно так же, как и в Америке, и в Германии, ещё где-то в мире. Сейчас всё похоже на достаточно большой набор тоталитарных режимов: либо религиозных, либо фашистских, либо милитаристских, либо бандитских. Других вариантов не наблюдается.

— У вас бывали столкновения с людьми системы?

— Ну конечно. С ними все сталкивались. Как везде. В своё время Кончаловский сказал: станица Кущёвская начинается за границей Третьего транспортного кольца в Москве. Всё остальное — это и есть одна такая станица. С моей точки зрения, она и внутри транспортного кольца такая же.

— Есть ли темы для разговора, которые навевают на вас скуку или злят? Кто-то не может терпеть, когда про Украину разговаривают. Кто-то других тем не переносит.

— Не злит, когда начинают говорить. Злит, когда начинают ненавидеть… Православных, евреев, женщин, цветных, или Украину, или Америку, или ещё кого-то. Сегодня нет практически ни одной темы, которая проходила бы без ненависти. Вот это бесит. Это то, что я ненавижу.

Можно открыть любой чат в интернете: два слова, и появляется такая волна ненависти, что захлебнуться можно. Есть такое понятие: «разделяй и властвуй». Люди начинают делить людей на «тех», на «тех» и на «тех». И чем больше разделений, тем всё становится хуже.

У нас давно пропало понятие «права человека». Не только у нас, но и во всём мире. Никто не занимается «человеком».

— Вы хотели бы жить в стране, где есть права человека?

— Ну конечно! Жалко, сейчас таких стран нет. Но хотелось бы, конечно.

— Есть же всякие «маленькие Швейцарии».

— Там то же самое, в принципе. Никакой разницы. Под правами человека имеется в виду, что это права Ч­ЕЛОВЕКА. Когда мы с «АукцЫоном» в первый раз приезжали в Германию, нам было смешно. Тогда работала очень большая феминистская программа. Выходцам из бывшего совка это казалось невероятно смешным. Женщина — человек. Это ведь изначально понятно. Там все боролись за права женщин. А это разве не борьба за права человека? Вот разбили, значит, всех на мужчин и женщин, на цветных и белых. За права цветных борются так, как за права собак. Это что, не люди, что ли? А против кого ты борешься, скажем, когда говоришь о правах цветных? Против белых, что ли? Такие нюансы происходят во всем. Есть какой-то конкретный человек и его права в чём-то ущемлены: например, его не  взяли на работу, потому что он — женщина или он — цветной. Бороться надо, но надо бороться за права человека. Как будто идёт намеренное разделение. Это даёт очень большие поводы. Людей убивать нельзя, но если они плохие, то можно. Почему плохие? Гомосексуалистов не любят? Или наоборот — любят? Или они другой веры? Людей убивать нельзя! Об этом все забыли.

— К вам никогда не обращались относительно недовольства какими-то определёнными строчками? Например, «дети в сугробах шумно играют в Афганистан»?

— Никогда. Это ведь не злые и не плохие строчки. Просто констатация того, что происходило. Раньше дети в Красную армию и немцев играли, потом в Афганистан начали. Поэтому эта строчка — отражение действительности.

— А имеет смысл вообще к поэтам обращаться с какими-то конкретными вопросами?

— С недовольством ни к кому нельзя обращаться. Как так, обратиться к поэту с недовольством? Не нравится, так не слушай песен, так говорят обычно. У многих людей есть зашоренность. Это характерно не только для нашей страны. Когда мы давным-давно гастролировали во Франции — в те времена группы из Советского Союза были модными в Европе, — как-то разговорились с одним человеком после концерта. Сначала у зала была вялая реакция, даже по сравнению с Германией. Во Франции слушали первую, вторую, третью, четвёртую песню и только к концу концерта все разошлись и развеселились. Я у человека спрашиваю: «Не понравилось начало?». Он мне объясняет: «Понравилось. Вообще группа хорошая, но я о ней раньше в газете не читал». Если бы он до концерта знал, что «АукцЫон» — это хорошая группа, то шёл бы на выступление с желанием веселиться.

— Вы за российской рок-сценой следите?

— Не очень слежу.

— Почему?

— Не знаю. Гаркуша следит. Раньше было больше мероприятий, нам в них было интересно участвовать. Я говорю про совместные стадионные концерты и прочие массовые выступления. Там мы видели каких-то новых музыкантов. Но время прошло. Большие сцены и большие компании стали нам менее интересны.

— Есть ли, на ваш взгляд, отдельные современные музыканты или команды, которые совершили революцию в музыке? Вроде Radiohead, к примеру.

— Я думаю, что революция происходит в головах. Если в молодости была какая-то группа, которая для тебя всё перевернула, то была и революция, как для отдельного человека, так и для целого поколения. Те же Beatles или Rolling Stones в гораздо большей степени перевернули этот мир, чем Radiohead. Может быть, мой возраст играет свою роль в этих оценках.

— А по поводу поэтов, если тот же самый вопрос задать?

— Для меня Пастернак всегда был любимым поэтом. Введенский, Хармс и Хлебников для меня тоже очень важны.

— Лидер «Сплина» Саша Васильев как-то, отвечая на вопрос о работе над ростом популярности, сказал примерно такую фразу: «Ничего не надо делать. Если ты делаешь хорошо, то услышит один знакомый, расскажет другому, который расскажет третьему. Всё покатится комом». Что думаете об этом?

— Есть фактор большого везения, которое в определённый момент переходит в большую ответственность. Можно заниматься чем-то на любительском уровне, пусть даже это выходит великолепно. Заниматься чем-то профессионально — когда ты можешь на это существовать и больше ничем не заниматься. Это очень большое везение, когда тебе посчастливилось получать удовольствие от занятия и жить на него. Отсюда и ответственность.
Можно ведь взять гитару и пойти побренчать. Это хобби. Иногда можно остановиться на уровне интереса пятидесяти человек. И так будет продолжаться всю жизнь. В этом нет ничего плохого. Огромное количество людей, к примеру, ходят играть в духовом оркестре. Идут после работы и играют с душой. Или к метро выходят и тоже играют, получая от этого удовольствие. Поэтому я и говорю про большое везение.

— Никогда не думали в сослагательном наклонении относительно своей биографии? Например, «был бы я инженером» или «был бы я режиссёром»…

— Собственно, я — режиссёр. Просто, когда занимаешь чем-то профессионально, перед тобой обычно появляется выбор. У меня была своя театральная студия. В конце концов встал выбор между театром и группой. В «АукцЫоне» не надо было никого толкать и тащить. Режиссура — это, конечно, интересная профессия, но надо понимать, что никому, кроме режиссёра, ничего в театре не надо. Ты должен всех тащить. Мне это тяжеловато по свойствам характера. В «АукцЫоне» была такая ситуация, что все подталкивали друг друга. Если не было бы группы, то я так же, по-тихому, был бы режиссёром театральной студии.

Алексей СОРОКИН
Рисунок Алёны ЛЕФЛЕР
Оригинальная публикация: Карл Фукс, 23 октября 2014 года