Что нового

В окрестностях «Театриума на Серпуховке» располагается обычный сталинский дом, где с начала нулевых живет Леонид Фёдоров — вокалист АукцЫона и один из самых энергичных современных музыкантов. Страсть к поиску новых выразительных средств у Фёдорова исключительная — он говорит о ней почти во всех интервью RS за 13-летнюю историю. Очередной разговор назначен на серый зимний день — поводом является коллекционное издание «Таял», одной из самых звучных фёдоровских сольных работ. С технической точки зрения — это лучший отечественный винил в истории. С точки зрения музыкального содержания — один из эпизодов сольного сериала Леонида, в каждой части которого он играет с сэмплами и с удовольствием подвергает слушателя гипнозу. Музыкант любит и ценит все свои работы — для него они части единого целого. Фёдоров встречает гостей в тапочках и отводит на кухню — здесь он уже провёл массу своих интервью, а теперь настало время ненадолго нырнуть в середину нулевых — в те времена, когда на деньги Фонда Форда планировалась постановка оперы «Бин Ладен, святой Франциск и конец времени композиторов». Но спонсоры всё же не рискнули ее реализовать.

Днём позже, уже по телефону, Фёдоров рисует ситуацию в три раза быстрее и энергичнее. «На меня вышел такой режиссер Каха Кикабидзе, — рассказывает музыкант об авторе криминальной драмы «Седьмой день». — И он хотел, чтобы музыку написали мы с Вовочкой (постоянным соратником Фёдорова  Владимиром Волковым, — прим. RS). В общем, он пришёл ко мне домой и я спел ему «Таял». Он говорит: «Круто, хочу эту песню. А можно её с аккордеоном или баяном записать». Повинуясь воле заказчика, Леонид связался с Сергеем Щураковым из «Аквариума», которого он считал безусловно лучшим исполнителем для этих целей. «Он приехал ко мне уже слепой практически, — продолжает Фёдоров. — С дочкой — она у него была как поводырь. «Таял» с аккордеоном мы записали с первого дубля, только дубль получился такой длинный, что мы соседей довели — они стали стучать по батарее, и это даже на записи осталось в итоге». Метод для Фёдорова вполне типичный — звуковые шумы и крики на заднем плане для настроения его композиций часто играют не меньшую роль, чем затейливо взятые аккорды.

В день интервью у нас тоже есть аккомпанемент — за окном свирепствует пила-болгарка, и это еще не самый клинический случай на Серпуховке. Иногда там репетируют солдаты из близлежащей военной части, так что вполне явственно можно услышать и исполнение «Ленинграда». «Вообще я песню «Таял» для своего большого «Франциска» написал, — вспоминает Фёдоров, который сегодня одет в чёрную уютную майку. — Начинал один, сделал треки «Таял» и «Холода», а затем подъехал Вовка (Волков, — прим. RS), и мы записали всё остальное. Нас с ним Коля Дмитриев познакомил в свое время, и они с Владимиром Мартыновым (русским композитором и музыковедом, — прим. RS) стали моими первыми московскими друзьями после переезда.

Фёдоров вспоминает, что как раз Мартынов познакомил его с грегорианским хоралом, посвящённым Франциску. «Я прямо помню, как он мне его на рояле показывал, — вспоминает Леонид. — Вроде всё просто на первый взгляд. Но при этом он сказал, что какой-нибудь композитор, тот же самый Бетховен, за такую мелодию отдал бы всю жизнь. Никто из композиторов таких мелодий не сочинял — она просто бесконечная такая, в обе стороны играется». В поисках подобных композиционных решений Федоров уже немало сделал на протяжении сольной карьеры — его гипнотические треки на том же диске «Таял» сводили с ума русских музыкальных критиков, которым Леонид ставил треки здесь же, на Серпуховке, и которые под воздействием автора начинали сами фантазировать в текстах, сравнивая музыку с тёплым черным грунтом. 

«Там я кучу всего использовал — и группу Queen, и Похьонена, и White Stripes даже есть, — перечисляет Федоров источники сэмплов в «Таял», с точки зрения звука совершенно не постаревшего со времени своего создания. — Медески, Мартин, Вуд у меня использованы сэмплы. Такая была внутренняя меломанская история. Мне как-то интересно всё это — звук. Там же удивительная история происходит. Ты можешь одну и ту же вещь ставить, меняя тембрально эквалайзером — и сразу характер музыки меняется».

Леонид Фёдоров. Фото Михаила Киселёва

Для песен «Таял» и «Холода» тексты в узнаваемом «аукцыоновском» стиле написал клавишник группы Фёдорова и главный ответственный за нарратив Дмитрий Озерский. «Ещё, конечно, был Волохонский, — добавляет Леонид, который на альбомах нулевых без стихов своего любимого поэта Анри не обходился. — У меня вообще очень много текстов, которые он для меня записал. Это настоящий великий русский поэт, даже сложно кого-то рядом поставить. Мало кому удается такие вещи, как «Над небом голубым», делать». 

Впрочем, проникновенное пение с метафорическими текстами в контексте сольных работ Фёдорова играет роль не более важную, чем партия любого другого избранного инструмента. «Звук для меня как котлета, — говорит Леонид. — Его можно по-разному повернуть: и так нравится, и сяк. В том же Трики мне всегда нравился минимализм его ранних работ и как он использовал сэмпл (британский артист, как и его русский коллега, мог использовать для трека просто одно кольцо из старого трека, которое давало рождение совершенно иному звуку). Главное, чтобы всё было подчинено одной теме. У Трики эта тема — холод. Вот почему он мне нравится и Massive Attack нравятся, а Portishead, скажем, где всё вокруг певицы строится, не очень».

Несмотря на то, что настроение «Таял» по сути вполне идентично работам бристольских музыкантов, Фёдоров видит между ними и очевидные различия. «Я тогда компьютеры только осваивал, — вспоминает он. — Мне такой музыкой с сэмплами в то время было заниматься просто в кайф. Необычно так было. В отличие от Трики брал не короткие сэмплы, а сразу такие музыкальные пласты. И вместе с ними внедрялся в мартыновскую музыку. И уже после всего этого получалась какая-то гигантская колбаса». Леонид признается, что компьютер стал для него совершенно отдельным инструментом. С восторгом он стучит по столу и заявляет, что через пару часов на основе этого звука может сымитировать звучание полной барабанной установки. «Ты можешь чесать себе волосы и потом, этот звук записав, соединить его с оркестром, — говорит музыкант. — На каком аналоговом приборе можно было это сделать с точностью до микрона? Для меня это было как изобретение письменности». 

Фёдоров не случайно упомянул точность — он утверждает, что, как музыкант, в треках он слышит то, что 99,9 процентов людей никогда не поймут и не услышат. «Я кое-что знаю про то, чего могут позволить добиться нюансы, — говорит музыкант. — Radiohead подобными вещами, кстати, тоже занимаются. И последний альбом в этом отношении у них просто один из самых лучших — им удалось вот этого аналогового звука добиться. И за ними сразу снова интересно стало наблюдать, а то мне казалось, что они скисли». 

Леонид Фёдоров. Фото Михаила Киселёва

Леонид редко слушает музыку дома («когда я домой приезжаю — а в последнее время это нечасто — я обычно либо что-то делаю в студии, либо просто отдыхаю»), предпочитает наушники и равнодушен к магии винила. «Я такое слушаю, что на виниле и не будет никогда, — говорит музыкант, который среди артистов, которые ему интересны, выделяет американских экспериментаторов Dead Rider и Xiu Xiu. — Я как-то быстро понял кайф дигитальной музыки, и в классике в первую очередь. Однажды я услышал «в ушах» Эллиота Гарднера, который играл что-то баховское, и понял, что нафига мне винил, если в цифре можно уловить любую тишайшую интонацию». 

Конечно, в жизни Фёдорова были и виниловые пластинки — и рок-опера от группы Аракс, и Марли с Black Sabbath, купленные в Германии, но ни конверты, ни «правильный» звук его особенно не увлекают. Как и сериал «Винил» — музыкант предпочитает куда более натуралистичные британские работы того же жанра, «там все курят, даже в помещениях, да и лучше гнетущее состояние передают». Выбор Леонида — «Ривер» со Стелланом Скарсгардом про полицейского, которого преследуют души убитых людей. 

Впрочем, несмотря на увлечение телевизионными британскими проектами, музыку Фёдоров всё равно в большей степени предпочитает американскую. «Часто бываю в Лондоне, и там по телевизору просто очень плохая музыка, — говорит Леонид. — Это даже не чудовищно, это просто никак. Лучше было бы плохо. Когда мы с АукцЫоном в свое время во Францию попали, там местные артисты смешные были. В Италии — так вообще просто сдохнуть от смеха можно. А в Америке едешь по шоссе где-нибудь в Калифорнии, и там такое ритм-энд-блюзовое радио играет, которое выключать не хочется. Хотя за несколько часов там, может, несколько европейских артистов проскочит — да и то The Cranberries либо U2». Музыкант вспоминает, однажды у него интервью брал итальянский студент-практикант, который вообще удивлялся счастью музыкантов в Москве. «Люди ещё деньги за концерты платят, — говорил он. — А мне вот, хотя я в группе играю, даже в голову не приходило написать текст на итальянском языке. Потому что у нас к любому исполнителю, поющему по-итальянски, отношение примерно такое же, как у вас к Алле Пугачевой».  

«Гаркуша, который молодыми группами занимался, говорит, что пять лет назад в Питере было порядка пятисот групп, — рассказывает Фёдоров, отправляясь заваривать зеленый чай. — На минуточку, когда мы поступали в рок-клуб, мы были 54 номером. То есть не так много групп было по нынешним временам в Питере — получается в 10 раз меньше, чем теперь. Гаркуша говорит, что практически все из этих групп вполне профессионально играют. Необычные даже такие есть. Но они нафиг никому не нужны. Вообще. И публике в том числе. Вот дочь у меня играет в группе — вроде неплохая. И если к ним по 20 человек приходит на концерт, они просто счастливы. Нет клубов, которые заточены под определенную музыку, поэтому люди и не знают, куда пойти». 

«Летов Егор в своё время очень правильную вещь сказал, — заявляет музыкант. — До перестройки никакой индустрии не было, и она должна была появиться. Но так и не появилась. В Нью-Йорк приезжаешь, открываешь там любую музыкальную афишу и смотришь — шестьсот концертов в день. И ты можешь в принципе найти хороший концерт на любой вкус. Хочешь хип-хоп, хочешь джаз, хочешь фри-джаз, хочешь рок, хочешь говнорок — что хочешь. И везде есть публика. Факт тот, что есть индустрия, которая заряжена, и соответственно есть места, про которые люди знают — мы сюда придем и будем слушать джаз. Такой, сякой. А у нас этого вообще нет». 

«Мы с Егором встречались в Москве, — рассказывает Фёдоров в заключение разговора. — Один раз даже чуть не подрались. Просто поругались. Пьяные были оба в О.Г.И. Он хотел, чтобы мы сделали какой-то проект совместный — вокруг неизвестных поэтов-футуристов, которые, может быть, по одному стихотворению написали. И я говорю: «Давай, супер, конечно». И тут начинается: «А как мы вообще будем делить наши денежки?» Я: «Погодите-погодите, а какие денежки, делить-то еще пока даже нечего!» На что он начал смеяться и говорить: «Ну да, конечно, деньги тебя вообще не интересуют». А я такой: «А почему нет?» Пьяные же были, вот и поругались. В общем, он мою финансовую заинтересованность под сомнение поставил».

Фёдоров полагает, что депрессивное состояние современной музыкальной индустрии связано с отсутствием «свободы какой-то общей». Работы телевидения как инструмента музыкальной пропаганды это, само собой, тоже касается. «В Сан-Франциско наткнулись с Волковым на какой-то канал, на котором показывались музыкальные клипы — и там между ними то малеровский какой-то кусок, то джазовый певец поет тридцатого года, — иллюстрирует свое предположение музыкант. — И там нас зацепила одна негритянка, которая играла регтайм — здоровенная баба черная. Она играла на пианино с какой-то прямо жуткой энергией. Потом камера отъехала, и оказалось, что она играет ни много ни мало на Таймс-сквер в тридцатом каком-то году. Кто такая — я вообще не знаю. И она мочила так, что у меня просто волосы шевелились — мама родная». Федоров полагает, эмоциональные удары подобной силы могут произойти только в той ситуации, когда человек сражается за свою независимость. И в жизни Леонида эта борьба, кажется, продолжается до сих пор — необходимость давать концерты для поддержания жизни и деятельности для него точно никто не отменял.

Текст: Александр КОНДУКОВ
Фото: Михаил КИСЕЛЁВ
Rolling Stone, 18 января 2017 года