Что нового

Портал "Специальное радио" начал "сериальную" публикацию пока не мемуаров, но воспоминаний Олега Ковриги. Героями первой части стали Тоня Крылова, Илья Смирнов, Аня Герасимова, КГБ, Сергей Селюнин, Фёдор Чистяков, Псой Короленко, Пётр Мамонов и Борис Гребенщиков. Зафиксировал эти расказы, как и немногим ранее воспоминания Алексея Борисова о Ночном проспекте, Игорь "Гоша" Шапошников. "ГЕОМЕТРИЯ" вновь решила не остаться в стороне и "ретранслировать" их. Тем более эпиграф к этому располагает.

В своё время перед эфиром на телевизионном канале «Ностальгия» Сева Новгородцев сказал замечательные слова: «Не бойтесь повторить то, что вы уже когда-то сказали. Когда-то незадолго до своей смерти Леннон мне давал интервью и в тысячный раз рассказывал, как он познакомился с Йоко Оно…». Надеюсь, что в этом году всё-таки выйдет книжечка с моими «мумуарами», и мне интуитивно не хочется говорить, что там написано, но это, наверное, нужно.

Олег Коврига

***

Про Тоню Крылову

Это была абсолютно гениальная прекраснейшая и добрейшая, энергичнейшая женщина, она была организатором концертов и по сравнению с ней все остальные были дети, и Илюха Смирнов и Вова Манаев, и прочие. Один мой друг сказал как-то: «Очевидно, что и с Тонькой, и с Илюхой работает ГБ». Я ему отвечаю: «А чем их можно запугать? Тонька – врач скорой помощи. Детей у неё нет и терять ей нечего. А концерты — её жизнь!». С конца семидесятых она устраивала концерты Машины Времени, Александра Градского, которых я никогда не слушал. При этом у неё был «широкий размах» и была кличка «Акула», которая абсолютно не соответствовала её человеческой сущности. Как-то она пришла на встречу и принесла пиво: «Я же все-таки иду с мужчинами встречаться, надо же пиво взять!».

Мозг у неё работал очень хорошо. Был известный случай в 1982 году, когда должен был состояться концерт Аквариума в ДК Русакова. В какой-то момент Боря исчез, перестал подходить к домашнему телефону в Ленинграде. Что делать, когда концерт уже назначен? Стали думать, кого из своих поставить на замену, а Тонька говорит: «Не надо никого из своих. То, что он не подходит к телефону — это неспроста, значит что-то случилось. Нам надо кого-то с бумагами!». И она попросила Градского, он приехал со своими бумагами, и действительно, на мероприятие пришла куча гэбни. Народ пришел и узнал на месте, что произошла замена, и Градский выступил вместо Аквариума. Градский для публики прокатил, и когда гэбня подъехала к нему, он достал свои бумаги и с наглой рожей спокойно послал их на хер. Никаких от них к нему не было претензий – он артист официального уровня. Если бы не было Тони, то организовали бы замену какой-нибудь «левой группой», и все бы попали. «А деньги она ему дала в батоне хлеба» — сказал тогда Илья Смирнов.

Через какое-то время добрались до Бори и спросили его: «Что же такое, вы куда исчезли?». «Понимаете» — ответил он, «Мне позвонил Артём Троицкий и сказал: «В Москву не езжай, их будут брать». Я подумал, что исчезну и вы всё поймете». Его телефон прослушивался, и если бы ребята не поняли, то влетели бы, но благодаря Тоне всё прошло спокойно.

Когда возникла Московская Рок-Лаборатория, её позвали, и она туда пошла. И сидя там на собрании сказала Опрятной и присутствующим: «Ну что мы сидим и разговариваем? Наша задача – концерты организовывать, так давайте их организовывать!». Опрятная на это ответила: «Нет, наша задача — другая! Воспитательная!».

Какое-то время Тоня была женой Фагота (Александра Александрова). На их свадьбе Мамон (Пётр Мамонов) напился изрядно, а после свадьбы состоялась акустика, на которой я впервые услышал, как Петя не может петь. Это было, скорее всего, в 85-м. Андрюша Фомин был организатором этого квартирника, и его записал. Это отличная запись: Петя начинает петь и «провисает», начинает новое – и опять «провисает», а народ-то собрался… Рассказывал в результате про Рок-Лабораторию всякие интересные вещи: «У нас там есть такой Булат, понятно, ГБ, все дела, так он говорит мне: «Петя! Гости придут, будь осторожнее!». Я ему: «Хорошо!». А на концерте мы как дали! Потом спрашиваю у Булата: «Ну как, гости были?», «Были!», «Ну как, гостям понравилось?», «Понравилось, очень понравилось, но больше не надо!».

Фагот и Тоня – оба прекрасные ребята, у них, кстати, есть что-то общее по духу. Потом они расстались, и Тоня постепенно отошла от музыки. В какой-то момент я её встретил на улице, и мы чуть-чуть поговорили. А потом прошло много лет, и нам с Женей Гапеевым (главный архивариус русского рока, единственный человек, у которого в голове это культурное наследие реально систематизировано), пришла идея опросить Тоню по некоторым вопросам рок-истории. Гапеев стал пытливо выяснять, и ему кто-то сказал «Ну и что вы ищете? Померла ваша Тонька…».

***

Про Илью Смирнова

Илюха появился для меня через Серёгу Васильева (не тот, который директор АукцЫона). Серёга учился в МИТХТ, как и я. А потом работал в Карповском институте (НИФХИ имени Л. Я. Карпова) вместе с Сашей Данченко. Илюха Смирнов занимался какой-то антисоветчиной, тогда в его жизни ещё никакой музыки не было. И в результате своей деятельности попал в дурдом. И попал он в один дурдом с Данченко. Там он поражал всех своим физическим и психическим здоровьем. А потом Данченко пригласил Илюху на мероприятие, где играл Витя Лукин на саксофоне. Витя Лукин поиграет-поиграет, а потом начинает рассказывать за нашу жизнь тяжелую, пока у всех волосы дыбом не встанут, и народ не сбежит, опасаясь, что сейчас придут и заметут всех прямо здесь. Илюхе это очень понравилось, и он понял, что музыка – это проводник идей, и надо ею заняться.

Это был конец семидесятых, а в начале восьмидесятых уже состоялся концерт Аквариума в ДК Кусковского химзавода, где были организаторами Илья Смирнов, Илья Барац и Сергей Васильев. Илюха был у нас главный, самый стойкий, и я ему дико благодарен. Его и Тоню Крылову отличала гиперактивность и бесстрашие. Я-то всегда боялся и что-то делал, преодолевая страх, а у них этого липкого чувства не было. Когда меня первый раз гэбшник принял, меня трясло несколько часов. Илюха был вождём, моим начальником.

Он всегда был ведущим, а я – ведомым. Мы делали общее дело, и главным в этом деле был он, а не я. И в журнале «УрЛайт» и в организации концертов. Я его нежно люблю, между нами и сейчас баррикад никаких нет. Хотя на данном этапе мы имеем разные воззрения на жизнь.

***

Про Умку

Она один из моих лучших друзей. У нас с ней прекрасные человеческие отношения были и есть. Совершенно чётко помню, как она появилась. У меня был дружок, Саня Майоров, мы его называли «Майорчик», хипня его звала «Ёжик», потому что он был как-бы хиппарь, но стриженый. Однажды мы встречаемся с ним в метро. Он приходит с какой-то барышней. Стоим втроем, и Саня, нервно переминаясь с ноги на ногу, говорит: «Аня, я нашёл тебе менеджера! Вот Олег будет твоим менеджером!». А это был 1984 год, она даже песен тогда ещё не сочиняла. Мы тогда посмотрели друг на друга с удивлением, но в дальнейшем так оно и произошло.

А Саня был гениальный человек с верным чутьём. Помер в 1991-м. Он был другом её мужа, Егора Радова. Ну, и Аниным другом в значительной степени тоже. Через какое-то время мы с Аней устроили обэриутское шоу в Карповском институте, где я был аспирантом. Потом она как-то дала мне кассету. Там был «Дневник Дуни Кулаковой», её первая запись. Мне с этой кассетки понравилось две песни: «Безумное дитя» и «Стеклянная рыбка». Но она была довольна, что мне хотя бы что-то понравилось. Я всегда говорил ей, что думаю. Была смешная ситуация, когда записывали альбом «Не стой под стрелой». Аня позвонила и спросила:

— Ты можешь петь басом?
— Басом? Нет, конечно!
— Неважно, надо подпеть.

Поскольку Ане отказать трудно, я пришёл куда-то там на квартиру к какой-то девчонке около метро Красногвардейская. Они уже что-то записали на двухкассетный магнитофончик со встроенными микрофонами. Аня хотела записать песню «Пропади ты, сука!», с подпевками «басом». И мы с хипаном по кличке «Паганель» ей подпевали. Я стоял над её головой и тряс банкой с гречкой. Этой «перкуссии» на записи не слышно. Но зато Анина голова была засыпана шелухой конкретно. Потом пришла маманя этой девчонки, увидела всю эту разлюли-малину, и выгнала нас вон. Но кассетка сохранилась, и Аня попросила меня сделать с неё копии. Я сделал несколько копий — и одна из них очень скоро пригодилась. Было какое-то хард-рок мероприятие на Площади Ильича. Туда почему-то пришел Саша Башлачёв с Настей Рахлиной. Мы встречались с ними в метро. И одну из кассет я подарил Башлачёву. Потом, через много лет, Настя рассказала мне, что они «Не стой под стрелой» не только послушали. Сашка потом сидел и пел Анины песни.

В 98-м году мы записали и выпустили два альбома Умки: «Компакт» и «Командовать парадом». Потом разразился кризис — и денег не стало совсем. Аня продолжила писаться. Но уже на другой, существенно более дешёвой студии. С ней трудно спорить. Но и я не люблю делать то, чего мне делать не хочется. Поэтому после презентации альбома «Кино из одуванчиков» я сказал: «Все, давай сама!». Я её очень люблю, но иногда готов был просто убить…

***

Про КГБ

Помню, когда меня первый раз гэбэшник принял, трясло моё тело несколько часов. Аня изучала Обэриутов, ходила в библиотеки и передала мне ксерокопии каких-то черновиков Хармса. А я дал эти копии и ксерокс перевода Набокова «Аня в стране чудес» Льюса Кзрола своему дружку, Юрочке Федорову. Это было на проходной Карповского института, где я был аспирантом. Мы встретились перед проходной. Пока стояли, пришли менты, нас приняли и привели в административный корпус. Там чувачок, который оказался куратором Карповского института от КГБ, начинает нас опрашивать, и понимает, что Юрочка (колоритного стрёмного вида с длинными волосами) вовсе не из Карповского института.

Юрочку отпустили, а меня ещё часика два он крутил-мурыжил, обрабатывал. Сначала про подвалы ГБ рассказывал, листал Хармса и спрашивал, откуда я это взял. На что я отвечал, что мне сейчас не очень приятно, и я не хочу, чтобы моим друзьям было так же неприятно, как мне, поэтому не буду я вам говорить у кого я это взял. «Я понимаю, что вы не занимаетесь прямой антисоветской деятельностью, но вы собираетесь, устраиваете читки. Нам интересно про всё это знать, кто туда ходит…» и хотел эти бумажки забрать. Я объяснил ему, что не могу без этих бумажек уйти, что они не мои.

В результате он вызвал моего научного руководителя Юлия Кирилловича Годовского, который пришел с такими круглыми глазами. «Если я отдам это вашему научному руководителю, вы не будете против?» — спросил гэбэшник. Я согласился, потому что знал, что Годовский мне это отдаст. И он мне всё отдал, конечно, со словами: «Ну, Олег, будьте как-то поосторожнее!». Я всем об этом рассказал, а у нас там была Оля Калистратова, которая сначала была лаборанткой, а потом перешла в международный отдел Карповского института. И она говорит: «Я его знаю, он у нас регулярно приходит, в столах ковыряется, ищет что-то».

Один из сотрудников нашей лаборатории, Саша Никитин, посоветовал мне пойти — и ещё раз с этим гэбэшником поговорить. Мой папаня, услышав про это, сказал: «Ну, вот, он у вас и стучит!» Однажды я повел этого Никитина на квартирник Мамонова в Ясенево. Все разошлись, остались: хозяин квартиры, мой друган, Вова Грушин, Мамонов, Никитин и я. Мамон нёс тогда откровенную херню. Я был очень им недоволен. Потом только понял, что Петя нутром почуял стукача. Поэтому и нёс чушь. Ну, а потом мы ездили на «картошку» с Ниной Мироновой, которая была членом комитета комсомола института. Так же, как и Саша Никитин. И я поделился с ней своими «подозрениями». Что она ему потом устроила, я не знаю. Но очень скоро Никитин из Карповского института уволился.

***

Про Силю — Сергея Селюнина, группа Выход

Силя – один из моих главных дружков. Он – мой идеологический противник и несёт по политическим темам полную херню. Но я считаю, что человеческие отношения намного дороже, чем политические терки и разногласия. Мы с ним познакомились году в 84-м. Сначала я услышал альбом «Брат Исайя» группы Выход, записанный ещё в конце семидесятых, и он мне понравился. Свин и Силя – мои любимейшие дружки. С одной стороны, они люди совершенно разные, а с другой стороны, они у меня в голове немножко сливаются, как у бабушек внуки, бывает, немножко смешиваются. Друга друга они не воспринимали, хотя были в одном пространстве клуба «НЧ\ВЧ». Но при этом в чем-то они очень похожи. Силя тогда был не таким «беспробудником», как Андрюха («Свин»), который всегда отличался историями. Потом и у Сили это началось в полной мере.

Идет очнувшийся Силя, по какой-то местности. Сердобольный парень-водитель, видя его состояние, останавливается и говорит: «Мужик, тебе куда?» Силя отвечает: «В Ясенево…» А тот ему: «Какое Ясенево? Ты совсем сумасшедший!? Это же Кимры!». Как Силя там оказался, он, естественно, не помнит. Однажды очнулся где-то в кустах, осмотрелся – рядом пруд, а на другой стороне какие-то ребята сидят, жгут костер. Подошел, спрашивает их: «Ребята, а что это за поселок?». Ребята засмеялись и говорят: «Петушки». И это было чистейшей правдой.

В свое время Силя с группой Ноль записали в Питере четыре песни. Всем очень понравилось, и у меня возникла идея продолжить писать это дальше, до объёма полного альбома. Тогда ещё, осенью 1992-го, была студия у Мамонова в подвале на Студенческой, куда все приехали кроме Гоши Старикова: Силя, Федя, Монстр и Николс. Ребята начали настраиваться. А мы с Федей пошли в магазин. Потом вернулись. И я вижу, что Федя все мрачнеет и мрачнеет. Аппарат настроили, договорились всё записывать завтра — и пошли к Сане Тихову, который тогда жил около «Киевской», на Дорогомиловской улице. Там сидели, выпивали слегка… И тут Федя говорит: «Я больше на эту студию не пойду. Этот Кащей нам всё испортит». У меня сразу настроение падает, я пытаюсь вокруг Феди плясать, а он – ни в какую. Жили ребята в гостинице «Ярославская» на ВДНХ.

Несколько номеров в этой гостинице тогда снимал Бахыт Килибаев, который в то время снимал фильм «Гонгофер». И в этом фильме были песни Ноля. Поэтому ребята там жили. И по дороге туда я продолжаю уговаривать Федю, а его натурально корежит, и отвечает он очень раздражённо. Николс, с которым они учились в одном классе, идёт рядом и говорит: «Федя, ты что, давно по е..алу не получал, что так разговариваешь!?». Федя: «Ну, дай, дай мне по е..алу!» Николс: «Да дам сейчас, не сомневайся!» Конечно, обошлось без мордобоя. Но… были возможны варианты.

Примерно через месяц Федя попытался Ирку Кузнецову зарезать, — и мы поняли, что у человека мозгов уже не было. Мамоныч потом на студии Силе говорит: «Серёж, ну давай я тебе помогу, давай вдвоем запишемся». Но Силя отказался. Я тогда Силю спрашиваю: «Как же так?» А он мне: «Ну а что так? Один из нас оказался полным мудаком. И я даже точно знаю, кто именно».

***

Про Федора Чистякова

Что касается Феди, я считаю, что в результате Федя проделал над собой огромную работу по преодолению своей сумасшедшей сущности, и сейчас он прекрасно выступает, обалденно. Он не поёт несколько песен, которые связаны с наркотиками: «Иду, курю», «Песня о настоящем индейце», а «Человек и кошка» за него поет зал, он играет, а зал поет. Ещё поет Татьяна Буланова, специально приезжает в клуб и поет «Человек и кошка», а Федя рта не открывает. Волею судьбы я ему пару лет назад нашёл директора. Прекраснейшего директора — Юру Чернышевского.

Ира жила в Комарово. Федя взял где-то киргизский ножичек, на самом деле довольно тупой, им можно колоть, но пилить им плохо. Попросил бывшую жену Сили, Олю Воробья вышитую рубашку. Она тогда шила такие. И в этой рубашке с киргизским ножичком приехал в Комарово. Они с Иркой пошли вечером гулять. В какой-то момент он её завалил, схватил за волосы и начал пилить ей горло этим тупым ножичком, и когда пошла кровища, решил что всё сделано. Тут мимо идет сосед и спрашивает: «А что собственно произошло?», Ирка ему прохрипела: «Не видишь, мудак, — меня зарезали!».

Сосед тут же позвонил в менты, приезжают они на место, а Федя пляшет вокруг Ирки со словами: «Наконец-то я смог, наконец-то решился!», а она лежит вся в крови. Убивец Федя оказался никакой, поскольку попилена была кожа только, Ира через два дня со шрамами сбежала из больницы. Федя посидел сначала в тюряге в Крестах, потом в психушке — и у него постепенно мозги начали поправляться. Когда он вышел на волю, пошел к Ирке извиняться и был, конечно, послан сразу по известному адресу.

В моей жизни он появился спустя пять лет, когда мы издавали «Песню для друга, который любит рок». Федя говорит: «У меня есть материал, надо его сделать, я хочу его записать, мне нужно пятьсот долларов». Я говорю ему: «Федя, пятьсот долларов – это в наших силах». Он начал что-то объяснять, на что я ему сказал: «Я абсолютно верю в твои силы, делай то, что хочешь». За несколько лет до того мы издали несколько альбомов Ноля на компактах, а он был уже «Свидетелем Иеговы» и был против. А все остальные сказали: «Он против, да пошел-ка он…! Мы хотим, чтобы это было!».

Договоров у нас с ними никогда никаких не было, всё держалось на честном слове. У них в группе всегда демократия была абсолютная, Федя и Николс вообще одноклассники. Для них он — не Великий Автор, а дружок старый, которому можно и по еб..лу дать и всё остальное. Я им тогда сказал, что у Феди надо всё-таки спросить, на что они дружно ответили: «Хочешь – спрашивай!». А Федя ответил: «Я понимаю, это не только моё, но и их тоже. Не знаю, что тебе даже сказать…»

Потом издали: «За седьмым перевалом», «Что так сердце растревожено». Потом Федей заинтересовался шоу-бизнес. «Мистерия звука» выпустила «Бармалей инкорпорэйтед». А «Блюз кубинского негра» вышел на фирме «Никитин». «Мистерия» предложила Феде сделать дешёвое переиздание «Песни для друга». Его спросили: «А какой у вас договор с «Отделением ВЫХОД», с Ковригой? Ах, никакого! Ну, тогда…» Потом мы обсудили это и я говорю: «Федя, у нас нет никакого договора, но если третьи лица от нас что-то хотят, нам никто не помешает заключить любой договор. Любым задним числом».

Он замолчал на несколько секунд и сказал: «Я всё понял, прости!» и больше мы к этой истории с переизданиями не возвращались. Федя — абсолютно порядочный человек и всё у него с этим прекрасно.

***

Про Псоя Короленко

Могу рассказать, как Паша записывал песню для альбома-посвящения Галичу, который готовится уже почти пять лет. Я категорически намерен к первому декабря, к мероприятию «Хвост-77» добить и выпустить свою книжечку воспоминаний «Что я видел» и этот альбом. Пашино исполнение песни «Леночка» («Апрельской ночью Леночка стояла на посту…») – абсолютный хит. С моей точки зрения. Пришли мы с ним в студию, один раз он спел – вроде ничего.

Ещё раз спел и ещё… — и получалось всё хуже и хуже. Паша сидит грустный и говорит: «Какая всё-таки странная вещь мозг! Что же делать?..». Я ему говорю: «Паш, я знаю, что ты сейчас не пьёшь, но меня есть такой дешевый виски…», «Ну, давай!» — говорит. Выпили мы этого вискаря, посидели минут пятнадцать… И он как жахнул! Всё получилось прекрасно, с настроением, с накатом.

***

Про Петра Мамонова

Где-то год назад Мамоныч выступал в ЦДХ. Туда пришла Аня Хвостенко и всякие другие хорошие ребята. После мероприятия я собираю свой «концертный набор» (диски, винил, книжки) и мы параллельно выпиваем и закусываем. И тут вдруг Мамонов выходит на сцену, садится на стул — и смотрит на нас с довольно радостной улыбочкой. Я ему говорю: «Петь, я понимаю, что ты сейчас не пьёшь, но, может, тебе хотя бы яблочко дать?». А он раскрыл свой беззубый рот и говорит: «Ты бы мне ещё орешков предложил!».

В восьмидесятые годы, когда Петя пил, и мы делали его квартирники, это был анекдот на анекдоте, Мамонов постоянно вставлял реплики и фразы между песнями. Когда мы делали двойник «Мамонов 84-87», он весь свой конферанс вырезал. Я его умолял, и год ждал, говорил ему: «Так нельзя, это кастрация!», а он всё оттуда выкинул, все свои прекраснейшие реплики. Я ему приводил в пример издание акустических квартирников Майка с Цоем, где мы сохранили все разговоры между песнями — и народ был очень доволен: «Такая реальная жизнь сохранилась!». На что он мне заметил: «Майк с Цоем померли, а я ещё нет, так что делай так, как я тебе сказал. Я написал туда в буклет статью, хочешь, напиши свой текст, своё мнение выскажи, я не против, но звук делай, как я сказал». Тогда я написал и своё мнение — и Петя слегка приобиделся.

Конечно, сам конферанс в архиве остался. Например, сидит он в квартире, что-то играет, и там за стеной кто-то начинает молотком стучать. Петя так прищурился и говорит: «Я взял с собой перкуссиониста, он за стеной, просто очень скромный парень». Когда мы с Мамонычем помрем, Женёк Гапеев всё это издаст. По крайней мере, я на это надеюсь. В своё время Петя мне сказал: «Когда мы тебя похороним, у тебя под диваном мы обнаружим… гору нереализованной продукции!».

***

Про Бориса Гребенщикова

Гребенщикова я бесконечно уважаю, он один из самых умных людей, которых я в своей жизни встречал. Не могу сказать, что я с ним часто общался, а годы оные так и совсем мало. Потом, когда мы издавали концертные Аквариумы, то немного пришлось.

Однажды Оля Арефьева захотела исполнить песню «Контрданс», записала её и решила издать, попросив уладить этот вопрос с Борей. У Гребенщикова был на тот момент концерт в клубе «Б-2», и мы пришли туда с Женьком Гапеевым, который к тому времени стал признанным архиватором информации об Аквариуме.

Встретили там Гребенщикова, и я передал ему вопрос Арефьевой. Боря сказал: «Отвечаю раз и навсегда. Если кто-то хочет исполнить мои песни, я – «за»! Меня больше спрашивать не нужно, договоров никаких заключать не нужно — пойте!».

Вот это, с моей точки зрения, самый правильный и чёткий ответ.

Была одна история… для меня довольно позорная. Я пришёл в театр МХАТ, где выступал Аквариум, чтобы купить пластинки «Феодализм» у Макса Ланде, директора группы. Макс позвал меня внутрь, мы пошли, а концерт как раз закончился. Я приехал с Горбушки и поддатый был изрядно. Мы были рядом с гримёркой. Боря стоял ко мне боком и с кем-то разговаривал. И тут мой пьяный организм вдруг говорит: «Боря, ты меня совсем не замечаешь!». Он резко разворачивается: «Здравствуй, дорогой!» На следующий день звоню Женьку Гапееву и рассказываю, как я себя неприлично повел. А он меня спрашивает: «А каким он к тебе боком стоял? Правым? Так у него правый глаз вообще не видит». И мне очень захотелось под землю провалиться…

В том же МХАТе был другой концерт Аквариума и я туда пришел, потому что делал компакт-диск Олегу Гончарову, «Индейцу», который был в Аквариуме звукооператором. Я дозвонился до него, говорю: «Выходи, я тебе все отдам», а он позвал меня внутрь. Захожу туда с мешком, весь мокрый, всклокоченный, а там сидит Боря на диванчике. Посмотрел на меня и спросил:

— Давно ли из Святых мест, Странник?

— Да, уж и не припомню, … — ответил я и улыбнулся.

Продолжение следует