Что нового

Продолжение фрагментов пока неопубликованных мемуаров Олега Ковриги, зафиксированных Игорем "Гошей" Шапошниковым на портале "Специальное радио". Начало - здесь.

Про Виктора Цоя

В начале 1985-го года у нас дома был концерт Майка с Цоем. Я родился 30 декабря, и разрешение на концерт было подарком от мамы и бабушки на день рождения. Мама ушла и оставила нам квартиру в полное распоряжение. А перед этим, в конце 84-го, Майка с Цоем «приняли» за «незаконный промысел» именно на квартирнике. В Киеве. Слава Богу, установленная сумма была небольшая, и ребята отделались штрафом. Поэтому деньги мы отдавали им в запертой ванной комнате. Чтобы этой «сцены» никто не видел.

Они были в Москве ещё несколько дней и возникла идея сделать на следующий день ещё один квартирник у Шурки Несмелова на Варшавке. На бортике ванны сидели Майк и Витя. Мой друг, Гришка Листвойб, Илюха Смирнов и я стояли напротив. «Есть возможность завтра ещё устроить концерт, но пятьдесят рублей, как сегодня, завтра уже не соберём. Давайте сорок!». Витя говорит: «Ну, ладно, ну давайте». А Майк нахмурился и сказал: «Нет, все-таки мы-артисты!» Почему-то этот довод показался нам очень веским — и мы согласно закивали головами.

А на следующий день Витя заходит в квартиру и говорит Несмелову:

— Здорово, химия, как дела?
— Да, ничего. Дом стоит, свет горит.
— Да, это почти что слова из песни! — воскликнул Цой.

И все засмеялись.

А через какое-то время появилась песня «Печаль»:

Дом стоит, свет горит. Из окна видна даль.
Так откуда взялась печаль?

Шурка Несмелов был очень доволен.

***

Про Жанну Агузарову

В 1985-м году, когда я был аспирантом Карповского института, Аня Герасимова, она же Умка, ещё песен не пела, но хотела устроить так называемое «Обэриутское шоу».

Потом она стала кандидатом наук по Обэриутам. «Обэриутское шоу» устроили в конференц-зале Карповского института. Аня там читала стихи Обэриутов, Тимур Новиков, Сергей Бугаев («Африка») и Гарик Асса исполняли балет трех неразлучников, а Агузарова это озвучивала, сидя рядом со мной с микрофоном и листочками с текстом Хармса. Сидит и вдруг говорит мне, не отводя микрофон ото рта: «Скажи, чтобы включили свет, не видно ни х..я!» Я что-то злобно зашипел ей в ответ. Мне её дурость могла очень дорого обойтись.

А больше я про неё ничего внятного и не помню.

***

Про Александра Башлачёва

В конце 87-го года мы устроили концерт Среднерусской Возвышенности в общежитии ВГИКа. Тогда это было ещё очень стрёмно. В феврале 88-го сбор денег со зрителей узаконили, а декабре 87-го это ещё был незаконный промысел. Мы с ребятами билетов никаких не делали, все договорились со своими друзьями, что каждый приводит сколько-то народу и отдаём деньги такому-то человеку и всё будет хорошо. В результате каждый привёл вдвое меньше, чем обещал. Но мне надо было выполнять перед Свеном и музыкантами свои обязательства, и я влетел на 170 рублей, а это кошмарная сумма по тем временам была, полторы моих зарплаты.

Как научный работник, я взял листочек и составил табличку: человек, что он обещал и кого привел, в результате – скорбный итог, минус 170 рублей. Показал эту таблицу участникам коалиции, все смущённо кивают, и только мой дружок Егор Егоров, посмотрев на это внимательно несколько секунд, сказал: «Я всё понимаю, но денег, к сожалению, нет. Но у меня квартира скоро освободится и можно будет устроить квартирничек через несколько дней и как-то восстановиться».

На наше счастье Саша Башлачёв оказался в Москве. Я до него дозвонился и говорю: «Саш, давай устроим квартирник». В 86-м и 87-м годах он мало выступал, а это было начало 88-го. Он согласился, но сказал: «Ну, давай, только пусть не двадцать пять будет, как раньше, а сорок». Собственно, я и собирался ему предложить сорок, потому что за то время, что мы с ним практически не виделись, инфляция уже ушла далеко вперёд. Но я ему почему-то изложил всю историю о том, как мы влетели с концертом Среднерусской Возвышенности. Он вздохнул и ответил: «Если бы мне не нужны были деньги, я бы петь не стал, потому что петь мне сейчас совсем не хочется».

Устроили мы это мероприятие. Башлачёв пришёл с Настей Рахлиной, которая тогда уже была довольно сильно беременной. А мы же всегда пили во время концертов. Саша перед своими концертами пил редко. Но я ему предложил. На всякий случай. А он ответил: «Сейчас — нет, ты мне сохрани где-нибудь на потом». В кругу друзей щелкать лицом не приходится, и всё, что оставишь, будет выпито, поэтому я спрятал одну бутылку где-то на кухне у Егора среди банок. Саша приходит после концерта и спрашивает: «Ну, как, осталось что-нибудь?». Мы с ним выпили, я отдал эти сорок рублей и он спрашивает: «Ну тебе-то удалось что-нибудь отбить?», «Всё нормально, что-то отбили».

Недели через две мы устроили концерт в ИНЭОСе (Институт Элементов Органических Соединений). Сначала мы пришли в 129-ю комнату. Саша был с Настей и её подругой Светой. Насте, понятно, выпивать было нельзя, и Саша отказался тоже. Мы стали пить со Светой из каких-то химических мензурок. Саша смотрел-смотрел — и вдруг говорит: «Ну, давай, я тоже». Наливаю ему в мензурку, а он спрашивает:

— А это не цианистый калий случайно?
— Нет!
— И пью я цианистый калий и ем я цианистый кал… Ты не обиделся?
— Нет. А на что тут обижаться?

Мы с моим дружком, Мишей Симоновым, хотели, наконец, записать Башлачёва нормально, «по-взрослому». У Миши была какая-то возможность с аппаратурой, но надо было подождать две недели. Я говорю: «Саш, давай через две недели попробуем тебя записать по-хорошему, а то мы всё пишем какие-то квартирники». А он мне отвечает: «Нет. В течение трех дней». Я объясняю ему, что не получится, нам нужен аппарат, который будет через две недели. А он твердо отвечает: «Прости. Но только три дня». Зная его как человека, который зря говорить не будет, я совершенно не обиделся. Но про себя подумал: «Ну ладно, разберемся потом». А через три дня он покинул Москву и больше туда не вернулся. Это был февраль 88-го. У него было всё чётко решено.

***

Про Алексея Хвостенко

С Лёшей у нас были очень хорошие отношения. Когда он в 95м приехал в Москву, Хвостенко для меня был полубог. Ко мне когда-то попала запись альбома «Прощание со степью». Запись была на катушке. Думаю, что это был 81-й или 82-й год. То есть практически сразу после появления на свет этого диска. Мой дружок Сергей Есин, который мне её дал, предупредил, что там есть одна стрёмная песня — «Олимпийское проклятие» («Ну а вы, огнем горите, пропадайте пропадом в красном тереме своем»). Когда он мне дал эту запись, на катушке была написана только фамилия «Хвостенко», не было даже названия альбома. И нам так понравилась эта запись! Вроде бы, никакая не рок-музыка, но… здорово! Когда мы собирались нашей компанией химиков, мы слушали и нам всем очень нравилось.

И вот, тринадцать лет спустя, в Москву приехал великий Хвостенко. Мой друг Оля Барабошкина мне говорит: «Да ты не стесняйся! Пойди, познакомься, выпей с ним, издай что-нибудь, квартирничек организуй!» Хвостенко останавливался у Алисы, своей первой жены, с которой мы сейчас дружим прекрасно. Я пришёл туда. А Алиса жила тогда в моем родном доме, Ленинградский проспект, 24, на углу Ленинградского проспекта и улицы Правды. Только я родился и жил в девятой квартире, а они проживали в 54-й. В квартире шарились Лёша Хвостенко и Толик Герасимов. Хвост спрашивает: «Олег, а какие напитки вы пьёте в это время суток? Мы, вот, кремлевскую водку пьем». Я выпил с ними с удовольствием. Так и познакомились.

Тогда же, в 95-м мы устроили ему квартирник в Москве. Надо сказать, что я тогда АукцЫон совершенно не воспринимал, они для меня были «мальчики». И именно благодаря Хвосту я потом «прозрел». А тогда он сказал: «Со мной придут ребята, группа Аукцыон. И привел на квартирник. Лёню Фёдорова, Диму Матковского, Колю Рубанова и Толика Герасимова. Так что Хвосту отдельный поклон за то, что потом я стал понимать, кто такой Лёня Фёдоров, какой это великий человек.

В последний раз Хвост приехал в Россию благодаря Андрею Тропилло. Андрей-дорогой-любимый-Владимирович — ярчайшая личность. Но человек он местами совершенно безответственный. Думаю, что Хвосту здесь было гораздо лучше, чем там, в Париже. Но. Сделали два концерта в Питере — и выяснилось, что дальше ничего нет, тишина. Потому что, на самом деле, это всё очень сложно. Он приехал в Москву, а здесь тоже тишина. Мы встретились в клубе «Билингва», и он мне говорит: «Ну, а в Москве ты главный по этой части». Я чуть со стула не упал! Если бы мне лет за двадцать с лишним до этого сказали, что в моей жизни будет такая смешная сцена, я бы не поверил. Но, к сожалению, концертный менеджер из меня, мягко говоря, не очень хороший…

***

Про Егора Летова и Янку Дягилеву

С Серёгой Летовым мы знакомы очень давно. Году в 86-м он мне как-то говорит: «У меня есть младший брат в Омске, он тоже песни пишет, давай ему какой-нибудь квартирничек устроим!». Серёга — глубоко уважаемый человек, и я ответил: «Давай, конечно!». Приезжает Летов-младший с какой-то гоп-компанией и говорит брату: «Серёжа, мы у тебя впишемся!». А у Серёжи дома его первая беременная жена, и он говорит: «Игорь, я тебя вписать могу, но всю твою компанию – не могу». В результате Игорь обиделся и уехал, ничего не состоялось, не было никаких квартирничков. Появился на горизонте Егор только в начале 88-го года. Они приехали в Москву с Янкой и прочими ребятами.

Первый раз я их увидел, когда Берт (Олег Тарасов) устроил концерт в МАМИ, рядом с нашим теперешним складом («Отделения ВЫХОД»). Там была аудитория, куда пришло человек тридцать народа. Ребята честно выступали. Егор яростно рубился, а Янка смотрела в зал, и мы с ней несколько раз глазами встречались. Потом мы им устроили квартирник на Красногвардейской, где были и Егор, и Янка. Запись Егора у меня потом кто-то украл, а запись Янки осталась, и мы через несколько лет её издали под названием «Красногвардейская». После концерта мы выпивали-закусывали, и всё было прекрасно. Потом вдруг «бац!», разведённый только что спирт, который охлаждался в бутылке под холодной водой, загадочно исчез – кто-то эту бутылку умыкнул.

Людей было мало, и я подумал: «Наверное, это Дима Даун…». Был там такой смешной невменяемый человек. Потом был концерт «Гражданской Обороны», Янки и Коли Рок-н-Ролла в ДК МЭИ — и там зашел разговор об этой бутылке и моем подозрении на Диму Дауна. И Янка сказала: «Нет, Олег, это сделал Пятак!» (Андрей Соловьев, их тогдашний менеджер). Мы потом до квартиры доехали — и вдруг он это вынимает!». Хрен бы с ним, с Пятаком. А тем более, со спиртом. А Янку мне очень жалко. Она была очень добрым и ранимым человеком. А жила в далеко не самой доброжелательной и тёплой среде.

С Егором мы тогда общались прекрасно, всегда вспоминаю разговор с ним про Жарикова. «Жариков такой человек… Он может пять раз высказаться на одну и ту же тему, сказать абсолютно разные вещи, и ничто из этого не будет правдой». У нас были тёплые отношения до 93-го года, когда Егор связался с мудаками и стал говорить, что «нам ближе всех баркашовцы и «Красные бригады». Я тогда написал текст «Разговоры с призраками», довёл эту бумагу до Егора — и мы общаться перестали. Потом он, конечно, с этого дела соскочил, но наше общение было кратким. Почему-то думаю, что, если бы мы снова встретились с ним уже ближе к альбому «Зачем снятся сны», всё опять было бы прекрасно. И мне кажется, что Наташа Чумакова, его жена, с которой мы сейчас очень даже дружим, тоже так думает.

Егор мог и пошутить, но чувство самоиронии у него отсутствовало. Я считаю, что это сибирское отсутствие чувства самоиронии повлияло на судьбы Башлачёва, Янки… Это прекрасные, честные люди, но они слишком серьёзно относятся ко всему, что происходит, и, в первую очередь, к самим себе.

***

Про Свина (Андрея Панова)

В девяносто каком-то году был концерт Свина в ДК МАИ. Причём на самом концерте я не был. Я пришел артиста оттуда забирать. На следующий день у нас была назначена запись, поэтому надо было Свина сопровождать, чтобы не потерялся. Мы с ним идём, и за нами увязалось два человека: парень и девчонка Оля в белом пиджаке. И парень этот нам говорит: «Ребята, у меня есть такая трава!». Я ему: «Слушай, чувак, мы – честные пьяницы и не более!». И Свинья подтверждает: «Да, да!». А тот не унимается: «Ну, вы не понимаете! Попробуйте!» Мы сели с Андрюхой на трамвай и поехали на Динамо, где я тогда жил. А он жил у меня.

Едем мы в трамвае, и я всё пытаюсь отвязаться от этой не связанной между собой пары. В результате, когда доехали до Динамо, я всё-таки от них с трудом отвязался. Избавился и от этого чувака, и от Оли в белом пиджаке, которая всё лезла к нашему парню целоваться. Ему это вполне было приятно, и он был совершенно не против того, чтобы Оля увезла его с собой. Но у нас на завтра была запись. Хрен знает, сколько долларов в час! Так что я Андрюху у этой Оли всё-таки отбил.

Мы всё записали, проходит несколько дней, прихожу я на Горбушку, и вижу: этот чувак, который всё пытался нас травой угостить, торгует у бюста Ленина кассетами. В результате мы с ним двадцать с лишним лет дружим. Это был Вован Терех. А травы той так никто и не попробовал. А, может, её и вовсе не было… Потом уже Вован говорит мне: «Я вот хочу записать альбом. А можно попросить Свина, чтобы он мне подпел»? Свин говорит: «Проорать в две глотки? Я с удовольствием! Давай». А это уже было как раз лето 98-го года. И тут парень внезапно помер. У Вована была конкретная истерика: «Как же ты его не уберёг?» «Отъ..бись, дорогой товарищ… И без тебя тошно…».

Когда мы записывали альбом Автоматических Удовлетворителей «Праздник непослушания» в начале 98го года, сделано всё было правильно. Свин прекрасно пел, сыграно было очень хорошо и записано прекрасно. Но сводили мы под руководством Васи Серова, гитариста фАУ, поэтому на CD местами гитарный скрежет забивал всё остальное. Когда наступил виниловый ренессанс, у меня возникла маниакальная идея издать этот альбом на виниле, причём сделать в формате ААА (полностью аналоговый продукт). Идея оказалась неисполнимой, потому что сейчас при производстве матрицы для винила звук с аналоговой катушки всё равно переводится в цифру. Но, тем не менее, на винил влезает намного больше информации, поэтому при соответствующей подготовке он действительно может звучать лучше CD.

Поэтому летом 2014-го года мы за большие деньги пересвели запись с сохранившейся многоканальной плёнки. Основную работу выполнял Алик Клишин, который в 98-м году работал в студии «MMS» и записывал Свина. Так что ему не надо было объяснять, что это за музыка и что это за артист. Я считаю, что этот немецкий винил звучит идеально, и авантюра, которая далась нам большой кровью, получилась. Она никогда не окупится, но винил фАУ — «Праздник непослушания или последний день Помпея» реально существует, и он звучит именно так, как нам хотелось. И все желающие могут послушать и понять, что Автоматические Удовлетворители были великой группой.

Продолжение следует...

Начало читайте здесь, а по этой ссылке окончание